(no subject)

Иногда встречаюсь с мыслью, что если бы Гитлер стал художником, то войны бы не было. Очень сомневаюсь. Я думаю поменялась бы только форма. Важно, что Гитлер говорил разрушающие вещи, которые находили поддержку и находились защитники, очень ярые защитники, этих идей.

Я вспомнил о Гитлере, потому, что сейчас вижу защитников, очень ярых защитников, говоримого Седаковой. Которая конечно, не политик а поэт, но свято место пусто не бывает...

(no subject)

Ощущение, что современный мир очень похож на помещечью Россию, по крайней мере на ту, которую описывали русские писатели. Идея крепостного права, т.е. права занимать особое, элитное положение среди людей, было крепкой и нерушимой нитью в помещичьей среде. Практически любые разногласия в этой среде сводимы к ссоре Ивана Ивановича с Иван Никифоровичем. В редких случаях, когда встает опасность потерять элитное положение, или уже потеряно де факто, помещик обращается за поддержкой к своим крепостным, как это сделал например, Дубровский, или наша элита в связи с ситуацией вокруг Крыма. Но только в подобных крайних, исключительных случаях.

(no subject)

Помню в детстве кидали плоские камни почти параллельно воде, чтоб они прыгали по поверхности. Называли блинчиками. Старались, чтоб дольше прыгал и не тонул. Вот исторические "блинчики".

- Это бессмыслица какая-то историческая! - восклицал он. - Разные рыцари, - что бы там про них ни говорили, - и всевозможные воины ломали себе ребра и головы, утучняли целые поля своею кровью, чтобы добыть своей родине какую-нибудь новую страну, а Таганка и Якиманка поехали туда и нажили себе там денег... Великие мыслители иссушили свои тяжеловесные мозги, чтобы дать миру новые открытия, а Таганка, эксплуатируя эти открытия и обсчитывая при этом работника, зашибла и тут себе копейку и теперь комфортабельнейшим образом разъезжает в вагонах первого класса и поздравляет своих знакомых по телеграфу со всяким вздором... Наконец, сам Бетховен и божественный Рафаэль как будто бы затем только и горели своим вдохновением, чтобы развлекать Таганку и Якиманку или, лучше сказать, механически раздражать их слух и зрение и услаждать их чехвальство.

При последних словах Домна Осиповна придала серьезное выражение своему лицу и возразила почти глубокомысленным тоном:

- Почему же для Таганки одной? Я думаю, и другие могут этим пользоваться и наслаждаться.

- Да других-то, к несчастью, не стало-с! - отвечал с многознаменательностью Бегушев. - Я совершенно убежден, что все ваши московские Сент-Жермены, то есть Тверские бульвары, Большие и Малые Никитские, о том только и мечтают, к тому только и стремятся, чтобы как-нибудь уподобиться и сравниться с Таганкой и Якиманкой.

- Богаты уж очень Таганка и Якиманка! Все, разумеется, и желают себе того же, - заметила Домна Осиповна, - в чем, впрочем, и винить никого нельзя: жизнь сделалась так дорога...

- А, если бы вопрос только о жизни был, тогда и говорить нечего; но тут хотят шубу на шубу надеть, сразу хапнуть, как екатерининские вельможи делали: в десять лет такие состояния наживали, что после три-четыре поколения мотают, мотают и все-таки промотать не могут!..

Помню, как испытал подобное негодование после посещения дантиста, который прямо как уж вертелся, чтоб с одной стороны постараться побольше содрать, а с другой не отпугнуть, не пережадничать. Просто уходя подумал, что справедливо было бы если бы он пользовался плодами людей с таким же настроем как у него. Вот точно бы пришлось ему сидеть в звериной шкуре с камнем в руке.